Картина первая
Чтение для души
Читать
* ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ *
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Перед зрителями огромный листок отрывного календаря. На нем число: 30 апреля. Когда он исчезает, мы видим просторную комнату. Два письменных стола один большой, другой маленький. Стулья. Кресло. Диван. Все новенькое, - дерево так и сверкает на солнце свежей полировкой. Два окна. Дверь, ведущая в коридор.
На переднем плане - этажерка. На верху этажерки восседают две огромные игрушки: дорогие, старые, находящиеся в отличной сохранности кукла и медвежонок.
Когда занавес открывается, на сцене пусто. Раздается едва слышная музыка, словно играет музыкальный ящик.
Но вот простенькая музыка становится сложней и слышней, и дорогие, старые игрушки - оживают. И поворачивают головы к публике. И начинают говорить самыми обыкновенными, не кукольными, не детскими, а живыми человеческими голосами.
Кукла. Куклы разговаривать не умеют.
Медвежонок. Не умеют, хотите верьте, хотите нет. Ни словечка не выговорить, хоть ревмя реви.
Кукла. А нам есть что рассказать, дети. Нам почти по сто лет. И столько мы перевидали...
Медвежонок. Столько перенесли - ух! И радовался-то я, бывало, с людьми, и так горевал, словно с меня с живого плюш спарывали!
Кукла. Ужасно, ужасно нам, старикам, хорошеньким, полным сил, нарядным, хочется поучить молодых.
Медвежонок. А возможности нет... Не услышат.
Кукла. Ни за что не услышат, словно мы старые люди, а не куклы.
Медвежонок. Еще подари нас детям - оно бы и ничего. А нас возьми да и подари молодым супругам.
Кукла. Беспомощные, слепые, счастливые.
Медвежонок. И знать не знают о том, что жить вместе - целая наука.
Кукла. Еще жена тревожится...
Медвежонок. А муж, такой-сякой, только зубы скалит - радуется.
Кукла. Конечно, может быть, все пойдет у них чистенько, гладенько, аккуратненько...
Медвежонок. А только навряд ли... Люди все-таки, а не куклы! Народ нетерпеливый, страстный, требовательный.
Кукла. Я фарфоровая, у меня ротик маленький, деликатный, не знаю, как это сказать... Нет зрелища радостней, чем счастье, и нет досаднее, чем когда живая и здоровая семейная жизнь разбивается на кусочки...
Медвежонок. По неловкости, по неумению, по молодости лет.
Кукла. Ах, как хочется учить!
Медвежонок. И никто не хочет учиться. Что делать?
Кукла. Споем с горя.
Поют.
В доме восемь на Сенной
Поселились муж с женой...
Человеческие голоса, шаги. Куклы замирают, как неживые.
В комнату входит не спеша Ольга Ивановна, пожилая, седая, худощавая женщина. Оглядывается внимательно и сосредоточенно, осматривает комнату. Ее сопровождает хозяйка квартиры, очень молоденькая, почти девочка, Маруся Орлова. У них нет ничего общего в наружности, но угадывается какое-то едва заметное сходство в сдержанной манере держаться, в речи, спокойной и простой.
Ольга Ивановна. Хорошо, Все разумно. Все с любовью обставлено. И без претензий. Здесь ты и занимаешься?
Маруся. Здесь. Сережа за своим столом или за чертежной доской. А я за своим. У него большой стол, у меня маленький. Сережа говорит: будто детеныш. Мой столик.
Ольга Ивановна. Так. Понимаю. Все хорошо, Илютина. Чего ты смеешься?
Маруся. Ольга Ивановна, я теперь не Илютина, я теперь Орлова.
Ольга Ивановна. Не сердись. Не привыкла я еще. Всего месяц ведь ты замужем.
Маруся. И три дня. Месяц и три дня.
Ольга Ивановна. Месяц и три дня. Хорошо, Орлова. Хорошо, Маруся. Ну а теперь говори - зачем ты вызвала меня открыткой? Что случилось?
Маруся. Ольга Ивановна, простите меня - ничего. Но ведь - сколько я себя помню - ближе вас никого у меня не было. Чуть, бывало, ушибусь - -я все к вам... (Поднимает руки, словно собирается обнять Ольгу Ивановну, и опускает.) Все к вам, бывало, бегу утешения искать... А теперь, когда мне хорошо, - кому же рассказать, кроме вас?
Ольга Ивановна. Спасибо, Илютина. То есть Маруся. Откуда у тебя такие дорогие игрушки?
Маруся. Никанор Никанорович подарил. Начальник проектного бюро и Сережин начальник. Пришел он к нам такой строгий, как экзаменатор.
Ольга Ивановна. Ну, и принял зачет?
Маруся. Ничего не сказал. А на другой день явился с огромным свертком и говорит: "Мария Николаевна!" Это я - Мария Николаевна. "В нашей, говорит, семье эти игрушки живут лет, наверное, девяносто. Переходят от матери к дочке. А я, последний в семье, как нарочно - мальчик. И дочерью не обзавелся в свое время. Примите, говорит, в качестве свадебного подарка, говорят. Одна только просьба - беседуйте с ними каждый день, как с живыми. Они у меня так приучены, Мария Николаевна".
Ольга Ивановна. И ты выполняешь просьбу?
Маруся. Да.
Ольга Ивановна. А они отвечают?
Маруся. Пока нет.
Ольга Ивановна. Жалко.
Маруся. Сдержанные...
Ольга Ивановна. До свидания, Маруся. До свидания, моя дорогая Мария Николаевна! Вот и дожила я до того, что тебя по отчеству зовут. До свидания.
Маруся. Побудьте.
Ольга Ивановна. Не могу. Меня в роно ждут. (Идет к двери. Останавливается.) До свидания, еще раз.
Маруся. До свидания, Ольга Ивановна.
Идут к двери.
Ольга Ивановна! Побудьте! Я не только для того позвала вас, чтобы сказать, как мне хорошо. Мне так хорошо, что даже страшно. Вот в чем дело-то. Я спокойно говорю, я не жалуюсь, а даже, ну что ли, восхищаюсь своей жизнью, Ольга Ивановна, но только мне до того хорошо, что даже страшно. Вы меня вырастили! Вы, вы! Я знаю! Вы старались, чтобы никто не замечал, что любите меня больше всех ребят в интернате. Но любили меня больше всех. Лишний раз не позволяли приласкаться, но с тех пор, как пришла открытка, что мама и папа погибли, вы стали мне самый близкий человек на свете. (Обнимает ее, плачет и смеется.) Теперь можно, теперь мы не в детском доме, теперь я стала Мария Николаевна, никто не осудит за несправедливость, - поцелуйте меня. И побудьте еще немножко.
Ольга Ивановна. Хорошо. Побуду. Почему тебе страшно?
Маруся. Ольга Ивановна, что со мной? Я не знаю. Люди разве глупеют от любви? А я поглупела. Честное слово. Стала какая-то непростая.
Ольга Ивановна. Ссоритесь?
Маруся. Нет, как можно, никогда, что вы! Но, например, могу я над каким-нибудь его словечком одним думать целый день - и на лекции, я в лаборатории. Есть такие слова, которым радуюсь целыми днями. Но бывают такие, от которых холодею. Умом знаю, что пустяк, а чувствами... Ольга Ивановна, отчего я не узнаю себя? Отчего меня будто подменяли? Что же я теперь какая-то зависимая?
Длинный звонок.
Ольга Ивановна. Сережа пришел?
Маруся. Нет, у него ключ. (Выбегает из комнаты.)
Ольга Ивановна (куклам). Ну, дети? Что скажете? У вас должен быть ответ. Не маленькие, по девяносто лет вам, крошкам. Сколько семей перевидали? Восседаете важно, словно комиссия. Пришли принимать новую семью - а конкретной помощи никакой.
Маруся возвращается.
Маруся. Шурочка. Соседка. С нашей площадки. Мужу позвонить на завод. Ольга Ивановна, вы меня поймите, я не жалуюсь. Вот я говорю: стала я зависимая. Вы не подумайте, что от мужа. Этого нет. Стала я зависимой от новых своих, ну что ли, чувств. Что же со мной будет? (Смеется и вытирает слезы.) Вы не придавайте значения, Ольга Ивановна. Это я от радости, не знаю, что делать. Боюсь я за свое счастье. Неопытная я.
Ольга Ивановна. Понимаю. Когда эвакуировались мы из Ленинграда, тебе только что исполнилось пять лет. И выросла ты в большом коллективе, в детском доме. Так? Потом общежитие университетское, университет - еще больший коллектив. Верно? И вот вдруг попадаешь ты в самый маленький коллектив на свете. Муж и жена. И повредить этому самому крошечному коллективу легко, как ребенку, особенно в первый год. Жить вместе, вдвоем - это целая наука. А кто научит?
Маруся. Вот и я говорю.
Ольга Ивановна. Хорошо уж то, что ты беспокоишься. Все будет хорошо.
Маруся. Вы правда так думаете?
Ольга Ивановна. Все будет хорошо. Чехов в каком-то из писем говорит: в семейной жизни главное - терпение.
Возглас за дверью: "Как, как он говорит?"
Прежде чем Ольга Ивановна успевает ответить, в комнату вбегает женщина лет двадцати пяти, очень здоровая, пышущая силой, заботливо одетая, с вечной завивкой. Это Шурочка. Она протягивает руку Ольге Ивановне.
Шурочка. Шура или Шурочка, как хотите называйте, но только не бейте. Я поправляла шпильку у зеркала и услышала. Простите, что я так вмешиваюсь в ваш разговор. Этого я допустить не могу. Терпение. С какой же стати мне терпеть? Что я сделала, чтобы терпеть? Почему мы должны терпеть? Вы, конечно, не знаете, как я живу. Но вот вам факт: я сегодня работаю в вечерней смене, а он в утренней. Поспеши, чтобы хоть слово жене сказать, - так нет! Звоню в цех он в библиотеку ушел. И я это должна терпеть? Почему после смены как зарезанная я бросаюсь в трамвай с передней площадки: пожалуйста, пусть скандалят, только бы скорей домой. Я вам так скажу... простите, не знаю имени-отчества.
Маруся. Ольга Ивановна.
Шурочка. Простите, Ольга Ивановна, но только Чехов пошутил, наверное, - у него много смешного. Когда мне мой Миша читал вслух, так я хохотала как убитая. "В семейной жизни главное - терпение". Ха-ха-ха! С ним попробуй потерпи. С моим Мишей. Дойдешь до того, что останемся мы с Майей, с дочкой моей, одни, как дуры. Нет!
Маруся. Шурочка, ну что жаловаться-то? Такого, как Миша, поищи!
Шурочка. Одни обиды от него.
Маруся. Иду я вчера, Ольга Ивановна, по нашей улице, а Шурочка с Мишей впереди. Он говорит ей что-то, едва-едва слышно. А Шурочка ему: "Не ори на меня! Не ори на меня!"
Шурочка со смехом бросается обнимать Марусю.
Шурочка. Верно! Сказала - как напечатала! Он шепчет, а я ему: "Не ори!" Потому что шептал он с раздражением... Ах ты господи! Глупы мы, бабы, конечно. Всего нам мало. Почему это, Ольга Ивановна? Почему; зайдешь в ДЛТ - мужья шагают тихо, спокойно, а жены все больше как обиженные? И на улице прислушайтесь - кто кого пилит? Все больше жены мужей. Он идет, насупился, а она ворчит как безумная. Почему?
Ольга Ивановна. Не знаю, Шура.
Шурочка. А я знаю: потому что мы больше любим. Они отвлекаются, а мы не отвлекаемся. Все на них косимся, за них держимся. У них тысячи забот, а у нас...
Маруся. Ты же на всю фабрику знаменитая ткачиха.
Шурочка. Не об этом толк. Мой Миша... А ну его... Что это мы все о мужчинах да о мужчинах, как дети, Ольга Ивановна! Это вы Марусина воспитательница?
Ольга Ивановна. Она вам рассказывала обо мне?
Шурочка. Не беспокойтесь, я выспросила. Если я кого люблю, хочу о них все знать.
Ольга Ивановна. Я, Шурочка, действительно Марусина воспитательница. И вот пришла взглянуть, как налаживается ее жизнь.
Шурочка (убежденно). Хорошо налаживается. Поверьте мне, у Маруси характер не такой огненный, как у меня.
Ольга Ивановна. Или, попросту сказать, не такой нетерпеливый.
Шурочка. Ольга Ивановна! Это под мышкой можно температуру измерить, а в душе не измерите! Такой или сякой, но у меня характер неудержимый, а Маруся добрая. Это первое. А второе - Сережа не из тех мужчин, что женятся. Верно, верно! Не смотрите на меня, как будто я несу сама не знаю что. Я знаю, что говорю! Уж если такой мужчина, как Сережа, женился - значит, полюбил. Отказался от вольной воли - значит, любит. Если самостоятельный мужчина женился - значит, твердо. Он уже всякого повидал, его обратно на волю не потянет. А за такими тихими, как мой Миша, только присматривай! Да что это мы все о мужчинах да о мужчинах, как маленькие, Ольга Ивановна! Что бы мне почитать о семейной жизни?
Ольга Ивановна, Поговорим. Только не сейчас. Мне нужно в роно.
Шурочка. Ох! А у меня там Майечка бедная одна в квартире! Простите, если что наговорила лишнего. До свидания, Маруся, до свидания, родная. До сих пор не могу нарадоваться, что такая соседка у меня завелась. До свидания, Ольга Ивановна, простите, если не так! (Убегает.)
Ольга Ивановна. Ну вот, Илютина... То есть Мария Николаевна. Тебя уже полюбили тут.
Маруся. Эта Шурочка - открытая душа.
Ольга Ивановна. Я рада, что побывала. Издали многое чудилось, особенно в сумерки, после уроков, или ночью, когда не спится, а в голову лезут одни печальные мысли, как будто веселые уснули вместе со всеми добрыми людьми. А пришла - и ничего. Живем. (Целует Марусю.) До свидания. Все. Теперь я буду у вас бывать.
Маруся. Непременно! Ольга Ивановна, как можно чаще. Я с вами - умнее.
Выходят. Стук запираемой двери, и Маруся возвращается. Улыбаясь, подходит к куклам.
Вот, дети, какая я стала. Ольгу Ивановну побеспокоила. И зачем? Только для того, чтобы поговорить. И поговорила! Вот что удивительно. Все посмела сказать, до Сережиного прихода. Сережа. Слышите, дети? Сережа уже едет домой. Сидит в трамвае, смотрит в окно и думает: скорей, скорей. А я его жду. И все ушли. Первый вечер наш, полностью. Он обещал освободиться. А что он сказал, то и сделает, - вон он какой у меня, дети. И никого у нас нет.
Звонок.
Сглазила.
Выбегает из комнаты и возвращается с Никанором Никаноровичем и Леней. Никанору Никаноровичу лет под шестьдесят, но ни в фигуре, ни во всей повадке нет еще признаков старости. Он в отличном пальто, в руках шляпа. Леня стройный, очень мягкий в движениях, с мягким голосом, человек лет тридцати.
Леня. Простите, Маруся.
Никанор Никанорович. Мария Николаевна.
Леня. Простите, что врываемся так внезапно, словно пришли счетчик проверить или телеграмму принесли. Мы, Маруся...
Никанор Никанорович. Мария Николаевна, вам говорят!
Леня. Мы к вам на одну минутку.
Никанор Никанорович. Что не снимает с нас обязанности сказать: здравствуйте, Мария Николаевна.
Маруся. Здравствуйте, Никанор Никанорович. И вы, Леня. Раздевайтесь, посидите! Сережа звонил из управления, что уже выехал.
Леня. Не можем мы раздеться. Мы загубили свое будущее.
Маруся. Как так?
Леня. Никанор Никанорович взял билеты в театр. Придется идти. Весна. Ждешь, что случится что-нибудь неожиданное. Так славно было бы пойти по улице куда глаза глядят, свободно, без цели. А теперь изволь в театре сидеть. А что в театре может случиться неожиданного?
Маруся. А вы убегите!
Никанор Никанорович. От меня не убежишь! Запомните: если у человека имя необычное и такое же отчество - следовательно, он из семьи упрямых людей.
Леня. А у нашего дорогого начальника еще и имя и отчество начинаются с отрицания: Никанор Никанорович. Поди поспорь.
Никанор Никанорович. Сидели на работе - разговаривали как люди. Шли по улице - тоже разговаривали серьезно. А вошли к вам - и подшучиваем друг над другом, как мальчишки. Значит, стесняемся. Или попросту уважаем вас, Мария Николаевна, хоть мы и старшие. Запомните это. Мы вот по какому делу. После того как Сережа уже уехал в управление, нам звонили из Москвы.
Маруся. О Сережином проекте?
Никанор Никанорович. Да. Он...
Леня. То есть проект.
Никанор Никанорович....прошел сегодня первую инстанцию. Это, в сущности, определяет дело. Завтра - окончательное решение.
Леня. Которое несомненно будет положительным. Вот и все. До свидания, Маруся.
Маруся. А может быть, подождете?
Никанор Никанорович. Не искушайте. Леня, в путь.
Леня. До свидания, Маруся.
Никанор Никанорович. Не провожайте нас, а то я рассержусь. Мы сами захлопнем дверь! До свидания, Мария Николаевна.
Уходят.
Маруся (куклам). Ушли. Дети, неужели я - Мария Николаевна? Все время называет меня так очень, очень взрослый человек. И не шутя. Вот как я изменилась, дети. И ничего, мне не страшно. Я нарочно позвала Ольгу Ивановну, чтобы на меня, Марию Николаевну, полюбовалась... Нет, страшно! Вот похвастала - и стало мне страшно. Я, дети, боюсь и не боюсь. Мне страшно и не страшно. Мне так спокойно и беспокойно. Бросает меня то в жар, то в холод - вот я какая Мария Николаевна, непоследовательная, сложная. (Берет с окна сумочку, достает карманное зеркальце и разглядывает себя.) Ах ты какая, Мария Николаевна, таинственная! Душа у тебя так изменилась, а нос все тот же. Неправильный. И лицо будто у Маруси. Что же это значит, Мария Николаевна, объясните, если вас не затруднит! Пойми после этого людей! Ну и Мария Николаевна! Вот так явление природы!
Дверь открывается тихонько. На пороге останавливается Сережа Орлов. Ему под тридцать. Внимателен, без признака рассеянности. Прост - без признака наивности. Общее ощущение - строгости. Но, увидев Марусю, словно светлеет. Не смутившись, не удивившись, кладет Маруся зеркальце на стол.
Маруся. Пришел, Сережа?
Сережа. Пришел. Ты одна?
Маруся. Одна.
Сережа. А я было испугался. Слышу - разговор.
Садятся на диван.
Маруся. Я разговаривала сама с собой.
Сережа. О чем?
Маруся. О себе. И вдруг вижу - ты стоишь в дверях. И тут произошло чудо.
Сережа. Какое?
Маруся. Я не смутилась. Люди всегда смущаются, когда поймаешь их на подобных глупостях. А мне хоть бы что. Вот я какая, значит, стала с тобой. Беззастенчивая. Сережа, мне что-то важное надо было тебе передать, но увидела тебя - и все из головы вон. Видишь, какая я стала. (Хохочет.)
Сережа. Что ты? Ну, чего ты? Окажи.
Маруся. Ты... ты меня передразниваешь. Честное слово. Нечаянно передразниваешь. Что у меня на лице, то и у тебя. Я глаза открою - и ты. Я говорю, а ты губами шевелишь. Каждый день в тебе что-нибудь новое открывается. Значит, ты у меня богатая натура. Сейчас я тебя буду кормить.
Сережа. Мы же договорились, что я пообедаю на работе.
Маруся. А может быть, ты с тех пор проголодался?
Сережа. Нет.
Маруся. Жаль. Очень люблю тебя кормить. Ну хоть корочку хлебную съешь, пожалуйста.
Сережа. Ладно, неси корочку.
Маруся. Бог с тобой, не надо. Ты не сердишься, что я болтаю глупости? Нет, нет, не отвечай, я вижу, что не сердишься. Я нарочно, от хорошего настроения, чтобы тебя рассмешить, чтобы стало тебе весело, как мне.
Сережа. Мне с тобой всегда весело.
Маруся. Вот и славно. Только не трогай меня. Даже за руку не бери. Не надо. Я хочу говорить с тобой. Правда. Говорить - и все тут. А то голова закружится, и разговор оборвется. Сережа, Сереженька. Неужели мы с тобой будем как все?
Сережа. Никогда.
Маруся. Неужели, как все, перестанем мы удивляться друг другу? Пойдут ссоры? Обиды? Ты смеешься? А вдруг? (Встает. Подходит к окну.)
Сережа. Куда ты?
Маруся. Не могу я на тебя больше смотреть. Я тебя так люблю, что даже плакать хочется. (Распахивает окно, и тотчас же в комнату врывается уличный шум.) Вот это весна! Вот это весна так весна! Настоящее лето. Поди сюда, погадаем. (Садится на подоконник. Сережа присоединяется к ней.) Сережа. Как погадаем?
Маруся. Гляди, ребята играют в волейбол. Если правая команда выиграет, то все у нас в жизни будет легко, легче легкого, легче пуха с тополей, и так прекрасно, что даже на общегородской конференции нас будут ставить в пример несознательным супругам. Не смейся. Мало ли что бывает в жизни.
Сережа. Эх! Пасовать не умеют! Каким шкетам доверила ты наше будущее! Хотя вон тот, черненький, подает толково.
Маруся. Ты думаешь, я суеверная? Ну вот ни настолечко. А все-таки, если правые проиграют, Я так расстроюсь! Не смейся, дурачок. Я нарочно говорю посмешнее, чтобы тебя развеселить, а ты веришь. Даже жалко мне тебя стало. Аут! Маленького мячом ударило.
Сережа. Ничего, он смеется.
Маруся. А когда к маме подбежал - заревел.
Сережа. Закон природы.
Маруся. Сережа, а ты детей любишь?
Сережа. Я? Да. То есть как тебе сказать... Я к детям вообще отношусь спокойно, а с грудными - теряюсь.
Маруся. Почему?
Сережа. Загадочные они какие-то. Эх, красиво срезал.
Маруся. Сет болл! Ну, Сережа, гляди в оба, сейчас решается наша судьба.
Сережа. Опять черненький подает. Широко больно размахнулся, как бы в аут не ушел мячик. Ну, бей! Чего мучаешь?
Маруся (закрыв глаза). Хочу, чтобы наши выиграли.
Отчаянный вопль за сценой: "Ребята! В красный уголок кино приехало!"
Сережа. Чего он.
Маруся. В красный уголок приехало кино.
Вопль за сценой: "Для нас! Для среднего возраста!"
Сережа. Да вы доиграйте! Успеете!
Вопли за сценой: "Мяч заберите!" - "А сетку кто снимет - дядя?" - "Ребята, вы мою шапку топчете". - "А ты ее не кидай!" - "Я от радости!" - "Ура! Ой, хорошо! Давай, не отставай!" Вопли удаляются.
Маруся. Не доиграли. Это как понимать?
Сережа. Не хочет нам отвечать твое гадание.
Маруся. Ошибаешься. Это и есть ответ. Никто нам не поможет, не подскажет, все придется самим решать и угадывать.
Сережа. Вот и славно.
Маруся. Славно, только чуть-чуть страшно.
Сережа. Ничего. Столько лет на свете прожили - значит, что-то умеем.
Маруся. Ох! Вспомнила. Ты сказал: "что-то умеем", и я вспомнила. Заходили Никанор Никанорович и Леня. Сегодня твой проект прошел первую инстанцию.
Сережа. Прошел?
Маруся. Да! И Леня говорит, что это уже решает дело. Завтра окончательный ответ. Ну что? Что с тобой? Не уходи!
Сережа. Я не ухожу.
Маруся. Нет, ты ушел. Леня говорит, что вопрос уже, в сущности, решен. Понимаешь?
Сережа. Я все понимаю, Маруся. Я не ушел. Правда. Я с тобой. И в доказательство расскажу, что меня беспокоит. Ты не удивляешься?
Маруся. Я бы то же самое сделала.
Сережа. А я, когда встревожен, не могу говорить, не могу думать, только сержусь. Когда тревожусь за свою работу, сержусь я. Когда ушла она из моих рук и скрылась из глаз. Друзья смотрят - и то страшно. Но тут особый страх - не оплошал ли я. А когда в чужих руках, боюсь я... Никогда об этом не говорил. Боюсь бездельников.
Маруся. Бездельников?
Сережа шагает взад и вперед по комнате. Не отвечает.
Бездельников... Понимаю. Тех, кто боится дела.
Сережа останавливается как вкопанный.
Чего ты удивляешься?
Сережа. Удивляюсь, что ты поняла меня. И ты их видела?
Маруся. Попадались.
Сережа. Смертной ненавистью ненавижу бездельников, которые развивают бешеную деятельность, только бы ничего не делать. Которые способны убить дело, только бы ничего не делать. Их ловят, но они умеют находить мертвое пространство. Необстреливаемое. Чему ты улыбаешься?
Маруся. Мне нравятся, как ты хорошо говоришь. Складно.
Сережа. Все это передумано тысячу раз. Они друг друга узнают и поддерживают, не сговариваясь. В работе - движение. А они боятся движения. И легко убивают работающих... Впрочем, я терпеть не могу, когда меня убивают, и не даюсь. Но в драке - приходится их трогать руками. Понимаешь?
Маруся. Противно.
Сережа. Вот именно. Гляди. (Показывает в окно.) Мы с Леней подсчитали. Когда строился по моему проекту воя тот дом...
Маруся. Знаю я его, знаю, с зеленой крышей. Я нарочно всегда делаю крюк, чтобы мимо него пройти. Даже когда ты меня ждешь.
Сережа. Так вот. Больше ста дней рабочих убил я тогда на борьбу с бездельниками, и они были на краю победы. Никанор Никанорович три раза в Москву ездил. В конце концов, правда, они одного только и добились, что последнюю командировку ему не оплатили. Не утвердили. А меня в коллективной статье, подписанной тремя лентяями, обозвали конструктивистом.
Маруся. Свиньи.
Сережа (смеется). Ты у меня все понимаешь. Ты теперь совсем наша. Все у нас тебя любят.
Маруся. Я тоже. Только на Леню сержусь иной раз.
Сережа. Напрасно.
Маруся. А почему он, когда шутит, всех оглядывает внимательно, смотрит в самое твое лицо - какое впечатление произвел.
Сережа. По близорукости.
Маруся. И все звонит каким-то женщинам. И все разным. Им обидно.
Сережа. Он звонит таким, которых не обидишь.
Маруся. Не сердись. Прости меня. Я стала безумная какая-то. Леня мне понравился бы - прежде. А теперь мне в голову лезет мысль, что он тебя может испортить.
Смеются.
Ты не презираешь меня за то, что я такая безумная?
Сережа. Еще больше люблю.
Маруся. Погоди немножко, и я поумнею.
Сережа. Не смей.
Маруся. Ты не велишь?
Сережа. Запрещаю. Правда. Довольно. Не надо ни о чем думать. Не думай.
Маруся. А вдруг я сойду с ума.
Сережа. И отлично.
Маруся. Ты велишь?
Сережа. Да.
Маруся. Что-то я уж очень полюбила слушаться! Я...
Звонок.
Сережа. Не открывай.
Маруся. Не откроем.
Сережа. Спрячемся на сегодня.
Маруся. Здесь дом. Как в детстве - помнишь? - здесь не ловят.
Звонок.
Вот человек! Ничего не понимает.
Звонок.
Сережа. Звони, звони! Нам от этого еще уютней.
Чередование длинных и коротких звонков. Маруся вскакивает.
Маруся. Сережа! Да ведь это он!
Сережа. Кто - он?
Маруся. Ну как ты не понимаешь? Наш Юрик! Слышишь? (Хохочет.) Он передает азбукой Морзе: "Ю-р-о-ч-к-а м-и-л-е-н-ь-к-и-й я-в-и-л-с-я".
Хохочет, выбегает в прихожую и возвращается с Юриком, очень молодым человеком, года, может быть, на два всего старше Маруси. Он чуть прихрамывает. Очень незаметно. Весел. Не сводит глаз с Маруси. Так пристально рассматривает ее; что Сережу и не замечает сначала. В руках огромный сверток.
Сережа, это Юрик!
Юрик на миг перестает улыбаться, взглядывает на Сережу и тотчас же будто забывает о нем. С наслаждением глядит на Марусю.
Помнишь, я рассказывала, Сережа? Он на два класса меня старше был. Чем он увлекается, тем и весь детдом, бывало. Это он научил нас принимать азбуку Морзе на слух.
Юрик. Забудем прошлое, перейдем к настоящему.
Маруся (хохочет). И голос прежний! Вот славно-то. Да положи ты сверток свой.
Юрик. Невозможно, рассыплется. Неси скорее кастрюльку, или тазик, или коробку - любую тару. Это подарок тебе!
Маруся. Какой?
Юрик. Черешни купил. Первые. Из Средней Азии или с Черного моря. Три кило тебе в честь первой встречи после разлуки.
Маруся. С ума сошел!
Юрик. Благодарить надо, а ты оговариваешь. Беги за кастрюлькой, не мучай человека!
Маруся. Ну и Юрик! Чудеса! Как мало другие люди меняются, не то что я! (Убегает.)
Юрик (Сереже). Ох, намучился я, пока искал Марусю. В общежитии никто ее адреса не хочет говорить, все какой-то незнакомый народ. А кто знакомый - в кино ушли. А прибежал сюда - не открывают. Ближе друга нет у меня, чем Маруся, хоть и старше был на два класса. Вместе эвакуировались. Меня на вокзале Финляндском на прощание в ногу ранило. Осколком. Я маленький, а она еще меньше, все воду носила мне. И вдруг потерял ее.
Вбегает Маруся с кастрюлькой.
Маруся. Ну, давай пересыпай. Что ты на меня так глядишь? Лицо запачкано, что ли?
Юрик. Эх ты, дитя, дитя, взглядов не понимаешь. (Пересыпает черешни.) Одна гражданка обиделась, что много беру. А я ей: "Ну можно ли ссориться возле такого радостного продукта! Не пшено ведь!" Ну и мастерица ты прятаться. Хорошо, Валя Волобуева дала твой адрес.
Маруся. Валя?
Юрик. Она. Я спрашиваю, как ты живешь, а Валя: "Сами увидите".
Маруся. Ты теперь кто? Он, Сережа, кончил школу, не стал держать в вуз, а пошел в геологическую экспедицию, коллектором. Потом на Камчатку уплыл. Я, говорит, засиделся. А теперь ты кто?
Юрик. А теперь я понял, что если так много ездить взад и вперед изнежишься. Да, да! Привыкнешь каждый день новеньким кормиться. Не-е-ет! Хватит. Я поступил на "Электросилу" и буду держать в Электротехнический на вечернее отделение.
Маруся. И учиться и работать?
Юрик. У меня такая идея, что если я себя немедленно не возьму в руки, то выйдет из меня бродяга. Я испугался. Себя потеряешь, тебя потеряешь. Почему в адресном столе нет твоего адреса?
Маруся. Есть. (Хохочет.)
Юрик. Смотри! Мария Илютина в Ленинграде не проживает!
Маруся. Зато проживает в Ленинграде Мария Николаевна Орлова. Ну чего ты отступил, как от призрака! Я Орлова! Я замуж вышла! Юрик! Ты чего?
Юрик. Это моя манера радоваться и восхищаться. (Сереже.) Вы и есть - он?
Маруся. Да. Сережа. Можно, он будет называть тебя Сережа?
Сережа. Можно.
Юрик. Поздравляю, Сережа. Ну, я рад.
Маруся. Еще бы!
Юрик. Очень рад. Если бы ты не замужем была - я пропал бы с досады.
Маруся (хохочет). Это еще почему?
Юрик. Не смейся. Я в тебя влюбился, когда перешел в восьмой класс, - и на всю мою жизнь. Понимаешь теперь, как хорошо, что ты замужем?
Маруся. Почему?
Юрик. Потому что я и сам женился, между прочим.
Маруся (хохочет). Ты? Да ты еще мальчик!
Юрик. А ты кто?
Маруся. А я - Мария Николаевна. Познакомишь с женой? А какая она? Блондинка? Или черненькая? А зовут как? А где работает? Или она учится?
Юрик. А вот познакомишься с ней - все узнаешь.
Маруся (хохочет). Подумать только: Юрик - женат.
Юрик (Сереже). Вот всегда так и было. Смеется! Есть такой закон, еще не открытый наукой: в ребят из своего детдома не влюбляются. Я, бывало, намекаю ей на свою любовь, а она хохочет. А я мучаюсь.
Маруся. Юрик, не барахли.
Юрик. Вот вечно так. Не верила моим мучениям. Да и правильно. Такие мучения здоровому и веселому человеку только на пользу. Стоишь на вахте. Погода беспощадная, камчатская, а вспомнишь Марусю - сразу делается все многозначительно. И на этом кончим. До свидания, молодые супруги.
Маруся. Как до свидания? Год пропадал - и вдруг...
Юрик. До свидания, друзья, до свидания. Тебе сегодня не до нас. Я не в укор говорю, - сам знаю, что такое любовь! Забыла ты весь мир, притаилась - но не тут-то было! Самый верный из друзей проник к тебе в дом хитростью. Что же делать? Разве от жизни уйдешь? Разве от нее спрячешься? Никогда! Пожелаю я вам, друзья, вот чего: пусть случится чудо, пусть врывается к вам жизнь только так, как я сегодня: с дружбой и лаской и полными руками. Будьте счастливы! Будь счастлива, сестричка моя единственная!
Маруся целует его.
Жалко! Такая нежная, такая маленькая - и вдруг ты, Сережа, ее муж. Эх, грубый мы народ, мужчины. Не обижайте ее, Сережа, не обижайте. Эх, Маруся!
Картина вторая далее…