45

  Мне пришлось уже упомянуть, что Изабелла знала, как недоволен ее муж затянувшимся пребыванием в Риме Ральфа Тачита. И она ни на минуту не забывала об этом, направляясь в отель к своему кузену назавтра после того, как предложила лорду Уорбертону представить веские доказательства его искренности. Сейчас, как, впрочем, и раньше, она очень ясно понимала, чем вызван протест мужа: Озмонд желал лишить ее духовной свободы, а ведь он прекрасно знал, что Ральф – истинный апостол свободы. Вот почему, говорила себе Изабелла, пойти повидать его – это все равно что испить живой воды. И, надо сказать, она позволяла себе это удовольствие, позволяла, несмотря на все отвращение мужа к оному напитку, – правда, строго держась, как ей казалось, в пределах благоразумия. До сих пор она еще не решалась открыто противиться воле Озмонда; он был ее законным супругом и повелителем. Иногда она размышляла об этом обстоятельстве с каким?то недоверчивым недоумением, тем не менее оно постоянно над ней тяготело. В ее сознании неизменно присутствовали все укоренившиеся представления о святости и нерушимости брака, и одна мысль о том, что можно пренебречь этими священными узами, наполняла ее стыдом и ужасом, ибо, отдавая себя Озмонду, она не думала никогда о подобной возможности, твердо веря, что стремления ее мужа не менее благородны, чем ее собственные. И, однако, она не могла избавиться от чувства, что недалек день, когда ей придется взять назад все так торжественно ею дарованное. Эта процедура представлялась ей настолько недопустимой, настолько чудовищной, что Изабелла предпочитала пока закрывать на нее глаза. Озмонд ведь первым не начнет, он ничем не облегчит ей задачи, он возложит всю тяжесть на нее – до самого конца. Он еще не запретил ей навещать Ральфа, но она нисколько не сомневалась, что, если Ральф в скором времени не уедет, запрет не заставит себя ждать. А как мог бедный Ральф уехать? В такую погоду об этом нечего было и думать. Она прекрасно понимала, как жаждет ее муж ускорить это событие, да и, по совести говоря, разве не очевидно, что ему не могут быть приятны ее встречи с кузеном? Пусть Ральф ни разу не сказал о нем ни единого нелестного слова, и все же злой молчаливый протест Озмонда вполне обоснован. Если Озмонд начнет возражать против их встреч, если он прибегнет к супружеской власти, ей придется решать, и решение будет не из легких. Стоило ей только подумать об этом, и у нее, как я уже говорил, заранее начинало колотиться сердце и к щекам приливала кровь; минутами желание избежать прямого разрыва рождало другое желание: чтобы Ральф, даже с риском для жизни, немедленно уехал из Рима. И хотя, поймав себя на такой мысли, она возмущалась собственным слабодушием и трусостью, суть дела от этого не менялась. А ведь любила она сейчас Ральфа ничуть не меньше, и тем не менее она готова была согласиться почти на все, только бы не отречься от самой серьезной, от единственной своей священной обязанности. Жизнь, которая начнется после подобного отречения, представлялась ей окончательно изуродованной. Раз порвав отношения с Озмондом, она порвет с ним навсегда: открыто признать несовместимость душевных нужд – значит расписаться в крушении их общей попытки. Возвраты, примирения, легко давшееся забвение, видимость благополучия – все это не для них. Попытка их преследовала одну только цель – оказаться счастливой. И, коль скоро счастливыми они не стали, тут уж ничем не поможешь; нет на свете ничего, что можно было бы предложить взамен. Между тем Изабелла посещала Hótel de Paris настолько часто, насколько считала возможным: мерилом приличия служили правила хорошего тона – какие еще нужны доказательства тому, что мораль была, так сказать, плодом глубокого обдумывания? Нынешний свой визит Изабелла отмерила себе щедрой рукой, ибо, помимо той очевидной истины, что не могла же она бросить умирающего Ральфа, ей надо было кое?что спросить у него. В конце концов это важно было не только для нее, в такой же степени тут затронуты были интересы Гилберта.
Изабелла почти сразу заговорила о том, что занимало ее мысли.
– Я хочу задать вам один вопрос. Это касается лорда Уорбертона.
– Думаю, я угадал ваш вопрос, – ответил Ральф; он полулежал в кресле, и его худые ноги казались еще длиннее, чем обычно.
– Очень может быть. В таком случае ответьте мне на него.
– Я ведь не сказал, что могу на него ответить.
– Вы такие с ним близкие друзья, – сказала она, – и сейчас он все время у вас на глазах.
– Вы правы. Но не забывайте, что ему приходится скрывать свои чувства.
– Зачем ему их скрывать? Это на него не похоже.
– Но вы должны помнить, что здесь примешиваются особые обстоятельства, – сказал Ральф, и видно было по его лицу, что про себя он посмеивается.
– До какой?то степени – да. Ну а все?таки, как вы думаете, он в самом деле влюблен?
– Думаю, даже очень. Что?что, а это я разглядеть могу.
– Вот как! – сказала суховатым тоном Изабелла.
Ральф обратил к ней взгляд, по?прежнему чуть насмешливый, но с оттенком недоумения.
– Вы сказали это так, будто вы разочарованы.
Изабелла поднялась и с задумчивым видом стала разглаживать перчатки.
– Ну, в общем?то, меня это не касается.
– Вот уж поистине философское отношение, – сказал ее кузен и через секунду спросил: – Могу я все же полюбопытствовать, о чем идет речь?
Изабелла удивленно на него посмотрела.
– Я думала, вы знаете. Лорд Уорбертон сказал мне, что хочет жениться, вообразите себе, на Пэнси. Да я уже говорила вам об этом и не услышала в ответ ни слова. Быть может, сегодня вам угодно будет как?то на это отозваться. Вы, правда, верите, что он в нее влюблен?
– В кого – в Пэнси? Нисколько! – воскликнул очень убежденно Ральф.
– Но вы только что сами утверждали, что он влюблен.
Ральф помолчал.
– Он влюблен в вас, миссис Озмонд.
Изабелла покачала головой без тени улыбки.
– Ну согласитесь, это просто глупо.
– Конечно, глупо. Глупо со стороны Уорбертона, я тут ни при чем.
– До чего же это некстати, – обронила она, полагая, что держится, как тонкий политик.
– Должен, между прочим, добавить, – сказал Ральф, – что в разговоре со мной он это решительно отрицал.
– Как мило, что вы ведете между собой подобные разговоры! Ну а сказал он вам при этом, что влюблен в Пэнси?
– Он говорил о ней очень тепло, очень одобрительно. И, естественно, выразил надежду, что в Локли ей будет хорошо.
– Он в самом деле так думает?
– Ну, что Уорбертон думает в самом деле… – и Ральф развел руками.
Изабелла снова принялась разглаживать перчатки – длинные, просторные, они предоставляли ей обширное поле деятельности. Вскоре, однако, она подняла глаза.
– Ах, Ральф, вы ничем не хотите мне помочь! – воскликнула она горячо, порывисто.
Изабелла впервые признала, что нуждается в помощи, и кузен ее был потрясен страстностью этого признания. У него вырвался негромкий возглас – облегчения, жалости, нежности. Ему показалось, что разделявшая их пропасть исчезла, оттого он в следующее мгновение воскликнул:
– Как же вы, должно быть, несчастны!
Ральф не успел договорить, а Изабелла уже опомнилась и, овладев собой, сочла за благо притвориться, будто не слышала его слов.
– До чего глупо с моей стороны просить вас о помощи, – проговорила она с поспешной улыбкой, – Недоставало еще, чтобы я докучала вам своими мелкими домашними затруднениями! В сущности все обстоит очень просто. Придется лорду Уорбертону действовать самостоятельно. Он не должен на меня рассчитывать.
– Думаю, ему это удастся без труда.
– Не скажите, – возразила Изабелла, – ему не всегда все удавалось.
– Вы правы. Но вы же знаете, как меня всегда это удивляло. А мисс Озмонд тоже способна нас удивить?
– Скорее это следует ожидать от него. Я почему?то думаю, что он так ничего и не предпримет.
– Он никогда не позволит себе поступить непорядочно.
– Я в этом ни секунды не сомневаюсь. Но с его стороны будет в высшей степени порядочно оставить бедную девочку в покое. Пэнси любит другого, и разве не жестоко подкупать ее блестящими предложениями, чтобы она от него отказалась?
– Жестоко по отношению к другому, к тому, кого она любит, не спорю, но лорд Уорбертон не обязан с этим считаться.
– Нет, жестоко по отношению к ней, – сказала Изабелла. – Она будет очень несчастна, если покорится и откажет бедному мистеру Розьеру. Вам, я вижу, все это смешно, но вы ведь не влюблены в него. В глазах Пэнси он обладает тем несомненным достоинством, что влюблен в нее, а ей совершенно ясно, что лорд Уорбертон в нее не влюблен.
– Он будет очень добр к ней.
– Он и сейчас очень добр к ней. К счастью, однако, он ничем не смутил ее покоя. Он мог бы завтра прийти и проститься с ней, не нарушив притом приличий.
– А как это понравится вашему мужу?
– Совсем не понравится, и он будет по?своему прав. Но он должен сам заботиться о своих интересах.
– Не поручил ли он этого вам? – рискнул спросить Ральф.
– Так как мы с лордом Уорбертоном давние друзья, во всяком случае более давние, чем они с Гилбертом, то, зная о его намерениях, я, разумеется, не осталась безучастна.
– То есть приняли участие в том, чтобы он от них отказался, вы это имеете в виду?
Изабелла, слегка нахмурившись, помолчала.
– Следует ли понимать вас так, что вы ему сочувствуете?
– Ничуть. Я от души рад, что он не женится на вашей падчерице. Это связало бы его с вами по меньшей мере странными отношениями, – сказал, улыбаясь, Ральф. – Но меня беспокоит, как бы ваш муж не счел, что вы недостаточно его на это подталкивали.
Изабелла нашла в себе силы улыбнуться.
– Мой муж достаточно хорошо меня знает и ничего подобного от меня не ждет. Я полагаю, он и сам не склонен никого подталкивать. Нет, я не боюсь, что не смогу перед ним оправдаться, – сказала она легким тоном.
На мгновение она сбросила маску, но тут же к великому разочарованию Ральфа надела ее снова. Перед ним промелькнуло настоящее лице Изабеллы, и ему страстно хотелось заглянуть в него. Он был буквально одержим желанием услышать, как она жалуется на своего мужа, услышать из ее собственных уст, что за отступничество лорда Уорбертона предстоит держать ответ ей. Ральф не сомневался, что все обстоит именно так, и шестым чувством угадывал, в какой форме проявится в этом случае недовольство Озмонда. В форме самой мелкой, самой жестокой. Ему хотелось бы предостеречь Изабеллу или хотя бы дать ей понять, как верно он все предугадывает – как много знает. И неважно, что сама она знает все еще лучше, – он ведь не столько ради нее, сколько ради собственного удовлетворения рвется показать ей свою проницательность. Он снова и снова пытался заставить ее предать Озмонда, и пусть он называл себя при этом бесчувственным, жестоким, чуть ли даже не подлым, все это тоже было неважно, коль скоро его попытки ни к чему не привели. Тогда чего ради она пришла к нему, зачем поманила его возможностью нарушить их молчаливый уговор? Зачем просит у него совета, если лишает его права ответить? Разве могут они говорить о ее «мелких домашних затруднениях», как она, словно в насмешку, изволила выразиться, когда нельзя упомянуть главную их причину? Эти противоречия уже сами по себе выдавали смятение Изабеллы; нет, единственное, что он должен принимать в расчет, – это ее прозвучавший только что крик о помощи.
– Все равно вам не избежать столкновения, – сказал Ральф несколько секунд спустя, и поскольку она молчала с таким видом, будто не понимает, о чем идет речь, он продолжал: – Увидите, вы разойдетесь с ним во мнении.
– Это часто бывает даже у самых дружных супругов! – Она взяла в руки зонтик; он видел, как она взволнована, как боится того, что он может сказать еще. – Не думаю, что мы станем с ним по этому поводу ссориться, – добавила она. – Здесь ведь главным образом затронуты его интересы. Это вполне естественно. В конце концов Пэнси его дочь, не моя.
Она протянула Ральфу руку, собираясь уйти.
Ральф твердо решил, что не отпустит ее, пока не доведет до сведения, что все знает. Непростительно было бы упустить столь благоприятный случай.
– А знаете, что он скажет вам, исходя из этих своих интересов? – спросил он, беря ее протянутую руку. Изабелла покачала головой, не столько протестующе, сколько холодно, и Ральф продолжал: – Он скажет: ваше малое усердие объясняется ревностью. – Ральф на мгновение запнулся, потрясенный выражением ее лица.
– Ревностью?
– Ревностью к его дочери.
Густо покраснев, она вскинула голову.
– Как же вы недобры, – сказала она; такого тона он никогда у нее не слышал.
– Будьте откровенны со мной и вы увидите, – сказал он.
Но она ничего на это не ответила, она только высвободила руку из его руки, все еще пытавшейся ее удержать, и поспешно ушла. Изабелла решила поговорить с Пэнси и в тот же день, улучив незадолго до обеда удобную минуту, вошла в комнату к падчерице. Пэнси успела уже переодеться; эта способность все делать заблаговременно являлась как бы еще одним свидетельством того милого терпения, того изящного спокойствия, с каким она умела сидеть и ждать. Сейчас она в наисвежайшем наряде сидела перед камином; завершив туалет, она задула свечи, следуя привычке к бережливости, привитой с детства и соблюдавшейся теперь с особенной неуклонностью, поэтому в комнате всего и было света, что от двух поленьев. Покои в палаццо Рокканера были столь же просторны, сколь и многочисленны, и девическая спальня Пэнси представляла собой огромную комнату с тяжелым, обшитым темным деревом потолком. Миниатюрная хозяйка этой спальни казалась там не более чем затерявшейся одушевленной пылинкой, и когда она с живейшей почтительностью поднялась, приветствуя Изабеллу, та была как никогда потрясена ее застенчивой искренностью. Перед Изабеллой стояла трудная задача, и единственное, что ей оставалось, – выполнить ее с наибольшей простотой. Она полна была раздражения, полна горечи, но заранее внушала себе – главное, это сохранить хладнокровие. Она боялась даже, как бы выражение ее лица не показалось слишком серьезным или, во всяком случае, слишком строгим, боялась вселить тревогу. Но Пэнси, как видно, сразу догадалась, что Изабелла пришла к ней словно бы с намерением ее исповедать, ибо, как только, пододвинув свое кресло поближе к огню, усадила в него Изабеллу, она тут же оперлась коленями на маленькую подушечку и замерла перед мачехой, подняв глаза, уронив сжатые руки ей на колени. Изабелла хотела одного – услышать из уст самой Пэнси, что лорд Уорбертон не занимает ее мыслей, но, как ни хотелось ей в этом увериться, она ни в коей мере не считала себя вправе вынуждать у Пэнси признание; отец девочки счел бы это гнусным предательством. В общем Изабелла знала твердо, что, если Пэнси обнаружит хотя бы в зачатке подобие желания поощрить лорда Уорбертона, ее долг – помалкивать. Трудно, задавая вопросы, невольно не подсказывать ответы; величайшее простодушие Пэнси, ее наивность, даже большая, чем до сих пор думала Изабелла, придавали самому беглому опросу характер некоего внушения. При слабом свете камина стоящая на коленях девочка в смутно поблескивающем очаровательном платье, то ли умоляюще, то ли смиренно сложившая маленькие руки и неподвижно устремившая вверх кроткий взгляд, исполненный понимания всей серьезности положения, казалась Изабелле убранной для предстоящего жертвоприношения юной мученицей, которая не смеет надеяться, что эта чаша ее минует. Когда Изабелла сказала, что ни разу не говорила с ней по поводу замужества, но что молчание ее объясняется не безразличием или неведением, а стремлением не стеснять ничем ее свободы, Пэнси, все больше наклоняясь и приближая лицо к Изабелле, с тихим возгласом, показывающим, несомненно, как давно она об этом мечтает, ответила, что очень хочет, чтобы Изабелла поговорила с ней, и просит помочь ей советом.
– Мне трудно вам советовать, – сказала Изабелла. – Я не уверена, что могу себе это позволить. Это дело вашего отца, спросите у него и, разумеется, поступайте, как советует он.
Опустив глаза, Пэнси несколько секунд молчала.
– Думаю, ваш совет подойдет мне больше, чем папин.
– Вы не должны так думать, – сказала Изабелла сухо. – Я очень вас люблю, но отец любит еще больше.
– Это не потому, что вы меня любите, а потому, что вы дама, – ответила Пэнси, всем видом выражая уверенность в разумности своего довода. – Дама всегда может лучше посоветовать девушке, чем мужчина.
– В таком случае я советую вам во всем считаться с волей вашего отца.
– Да, конечно, – сказала Пэнси с готовностью. – Это я знаю.
– Если я говорю с вами сейчас о замужестве, то делаю это скорее для себя, чем для вас, – продолжала Изабелла. – И спрашиваю о ваших надеждах, ваших желаниях только для того, чтобы вести себя согласно с ними.
Широко открыв глаза, Пэнси быстро спросила:
– Вы сделаете все, о чем я вас попрошу?
– Прежде чем ответить «да», я должна знать, о чем вы меня попросите.
Тогда Пэнси сказала, что у нее только одно желание – выйти замуж за мистера Розьера. Он просил ее об этом, и она ему ответила, что согласна, если папа ей разрешит. Но папа не разрешает.
– Что ж, значит, это невозможно, – объявила Изабелла.
– Значит, невозможно, – даже не вздохнув, подтвердила Пэнси с тем же выражением глубокого внимания на ясном личике.
– В таком случае надо подумать о чем?нибудь другом, – продолжала Изабелла, и Пэнси, вздохнув на сей раз, призналась, что, как она ни старалась, у нее все равно ничего не получается.
– Мы думаем о тех, кто думает о нас, – добавила она с робкой улыбкой. – А я знаю, что мистер Розьер обо мне думает.
– Ему не следует о вас думать, – заявила высокомерным тоном Изабелла. – Ваш отец сказал ему вполне недвусмысленно, что он должен вас забыть.
– Он не может меня забыть, он знает, что я гоже о нем думаю.
– Вы не должны о нем думать. Ему еще можно найти оправдание, а вот вам – оправдания нет.
– Не могли бы вы подыскать и мне хоть какое?нибудь! – взмолилась девочка так, словно обращалась к мадонне.
– Это было бы с моей стороны очень дурно, – ответила мадонна с несвойственной ей суровостью. – Ну а если бы вы знали, что кто?то другой о вас думает, стали бы вы о нем думать?
– Никто не может думать обо мне так, как мистер Розьер, никто не имеет на это права.
– Но я не признаю этого права за мистером Розьером! – лицемерно возмутилась Изабелла.
Озадаченная Пэнси безмолвно на нее смотрела, и, воспользовавшись этим, Изабелла принялась рисовать самыми зловещими красками, что ожидает ее, если она ослушается отца. Но тут Пэнси, прервав Изабеллу, заверила ее, что никогда его не ослушается, никогда без его согласия не выйдет замуж. И с величайшей простотой и спокойствием сказала, что хоть она и не выйдет замуж за мистера Розьера, но думать о нем никогда не перестанет. По?видимому, она примирилась с мыслью о своем вечном одиночестве, но Изабелла вольна была размышлять о том, что Пэнси просто не понимает, каково это на самом деле. Пэнси была сама искренность, она и вправду готова была отказаться от своего возлюбленного. Казалось бы, это первый шаг к тому, чтобы обзавестись другим, но, судя по всему, Пэнси он в этом направлении не вел. Она не испытывала по отношению к отцу ни малейшей горечи, в ее душе вообще не было горечи, лишь сладостная верность Эдварду Розьеру и странное, ни с чем не сравнимое чувство, будто, обрекая себя на одиночество, она еще лучше докажет ему свою верность, чем даже если бы вышла за него замуж.
– Ваш отец мечтает о лучшей партии для вас, – сказала Изабелла. – Мистер Розьер не очень богат.
– Зачем лучшая, раз и эта достаточно хорошая? У меня и у самой мало денег. Мне не следует гоняться за богатством.
– Именно потому, что у вас их мало, вам следует стремиться к большему, – сказала Изабелла, благославляя царящий в комнате полумрак: она не могла отделаться от чувства, что по ее лицу видно, как чудовищно она кривит душой. Вот что она делает ради Озмонда. Вот что приходится делать ради Озмонда! Серьезные, не отрывающиеся от ее собственных глаза Пэнси повергали ее в смущение. Она не могла без стыда думать о том, как легко отмахивается от сердечной склонности падчерицы.
– Как по?вашему я должна поступить? – кротко спросила Пэнси.
Вопрос был так страшен, что, спасаясь от него и трепеща, Изабелла уклонилась от прямого ответа.
– Помнить о том, что в вашей власти порадовать отца.
– Выйти замуж за другого, если он мне это предложит, – вы это хотите сказать?
Ответ Изабеллы заставил себя ждать, и наконец она услышала, как в тишине, словно сгустившейся из?за напряженного внимания Пэнси, раздался ее собственный голос:
– Да, выйти замуж за другого.
Глаза девочки смотрели на нее еще более испытующе; Изабелла подумала, что Пэнси сомневается в ее искренности, и впечатление это еще усилилось, когда Пэнси медленно поднялась с колен. Она постояла, опустив маленькие руки, потом прерывающимся голоском сказала:
– Что ж, надеюсь, никто мне этого не предложит.
– Речь об этом уже шла. Другой готов сделать вам предложение.
– Не думаю, что он готов, – сказала Пэнси.
– И все же, как будто бы это так… если бы только он был уверен в успехе.
– Если бы он был уверен? Тогда он не готов.
Изабелла подумала, что это очень тонкое наблюдение; она тоже поднялась и стояла несколько секунд, глядя в камин.
– Лорд Уорбертон оказывает вам большое внимание, – сказала она. – Вы, конечно, поняли, что я говорю о нем. – Против ожидания Изабелла вдруг почувствовала себя в положении человека, которому приходится оправдываться, и поэтому заговорила о лорде Уорбертоне куда более прямо, чем намеревалась.
– Он очень добр ко мне и очень мне нравится. Но, если вы имеете в виду, что он хочет сделать мне предложение, думаю, вы ошибаетесь.
– Возможно. Но вашего отца это чрезвычайно порадовало бы.
С милой умудренной улыбкой Пэнси покачала головой.
– Лорд Уорбертон не станет делать предложение, чтобы порадовать папу.
– Ваш отец хотел бы, чтобы вы его поощряли, – продолжала машинально Изабелла.
– Как я должна поощрять его?
– Не знаю. Спросите об этом вашего отца.
Пэнси несколько секунд молчала; она не переставала улыбаться – будто прониклась вдруг радужной уверенностью.
– Тут мне ничего не грозит! – объявила она наконец.
Пэнси говорила с такой убежденностью, ей так отрадно было в это верить, что Изабелла пришла в еще большее замешательство. Ей казалось, что ее уличили в нечестности, и мысль эта была ей невыносима. Чтобы укрепить пошатнувшееся самоуважение, она чуть было не сказала: угроза существует, сам лорд Уорбертон дал ей это понять. Но она удержалась и лишь весьма некстати, просто от крайней неловкости заметила, что он, безусловно, очень добрый и отзывчивый человек.
– Да, он очень добр ко мне, – ответила Пэнси. – Тем он мне и нравится.
– За чем же тогда дело стало?
– Я с самого начала чувствовала – он знает, что я не хочу – как вы это назвали? – не хочу поощрять его. Он знает, я не хочу выходить замуж, и хочет, чтобы я знала: раз так, он не станет меня понапрасну тревожить. В этом и состоит его доброта. Он как будто говорит: «Вы очень мне нравитесь, но, если вам не по душе, я никогда больше этого не повторю». Что может быть добрее и благороднее? – продолжала с еще большей убежденностью Пэнси. – Вот и все, что мы сказали друг другу. И он тоже меня не любит. Нет, нет, мне ничего не грозит.
Изабелла не могла надивиться глубокому пониманию, которое обнаружила вдруг эта смиренная девочка; устрашенная мудростью Пэнси, она начала сдавать позиции.
– Вы должны сказать это вашему отцу, – сказала она сдержанно.
– Думаю, мне не стоит этого делать, – без всякой сдержанности сказала Пэнси.
– Нехорошо, чтобы он тешил себя ложными надеждами.
– Наверное, нехорошо, но для меня лучше, чтобы он себя ими тешил. Пока он верит, что лорд Уорбертон подумывает о том, о чем говорите вы, папа никого другого не предложит, а это в моих интересах, – сказала просто и ясно Пэнси.
В этой ясности было что?то поистине ослепительное, и собеседница ее с облегчением вздохнула. Таким образом с нашей героини снимался тяжкий груз ответственности. Пэнси, как оказалось, сама в достаточной мере наделена светом разума, между тем как у Изабеллы все было сейчас так беспросветно, что она не могла уделить ей ни единого луча. И, однако, Изабеллой все еще владело чувство, что она должна стоять на стороне Озмонда, должна честно соблюдать в отношении его дочери принятые ею обязательства. Под влиянием этого чувства Изабелла, прежде чем уйти, высказала еще одно пожелание, после чего вправе была бы, положа руку на сердце, сказать: «Я сделала все, что могла».
– Ваш отец не сомневается, что вы по крайней мере выйдете замуж за аристократа.
– По?моему, мистер Розьер настоящий аристократ, – ответила с величайшей серьезностью Пэнси, стоя на пороге и придерживая рукой портьеру, пока Изабелла выходила из комнаты.