Глава 23

Чтение для души

Читать

Джулия была  рада,  что  решила  уехать.  Возможность  оставить  позади
терзавшую ее муку помогла ей легче ее переносить. Были  повешены  афиши  о
новом  спектакле,  Майкл  набрал  актеров  для  пьесы,  которую  он  решил
возобновить, и начал репетиции. Джулии было интересно смотреть  из  первых
рядов партера, как другая актриса репетирует роль, которую  раньше  играла
она сама. С первого дня, как Джулия пошла  на  сцену,  она  не  могла  без
глубокого волнения сидеть в  темном  зале  на  покрытом  чехлом  кресле  и
наблюдать, как актеры постепенно лепят  образы  своих  героев,  и  сейчас,
после стольких лет, она все еще испытывала  тот  же  трепет.  Даже  просто
находиться в театре  служило  ей  успокоением.  Глядя  на  репетиции,  она
отдыхала и к вечернему спектаклю, когда ей надо было выступать самой, была
вполне свежа. Джулия поняла, что все, сказанное Майклом,  верно,  и  взяла
себя в руки. Отодвинув свои личные  переживания  на  задний  план  и  став
хозяйкой  своего  персонажа,  она   опять   стала   играть   с   привычной
виртуозностью. Ее игра перестала быть средством, при помощи  которого  она
давала выход собственному  отчаянию,  и  вновь  сделалась  проявлением  ее
творческого начала. Она добилась прежнего господства над  материалом,  при
помощи которого выражала себя. Это опьяняло  Джулию,  давало  ей  ощущение
могущества и свободы.
   Но победа доставалась Джулии нелегко, и вне театра она была апатична  и
уныла. Она утратила свою кипучую энергию. Ее обуяло непривычное  смирение.
У нее появилось чувство, что ее счастливая пора миновала. Она  со  вздохом
говорила себе, что больше никому не нужна. Майкл предложил  ей  поехать  в
Вену, да ей и самой хотелось быть  поближе  к  Роджеру,  но  она  покачала
головой:
   - Я только помешаю ему.
   Джулия боялась, что будет сыну в тягость. Он получает  удовольствие  от
своей жизни в Вене, зачем стоять у него на пути.  Джулии  была  невыносима
мысль, что он сочтет для себя докучной обязанностью водить  ее  по  разным
местам и время от времени приглашать на обед или ленч. Вполне естественно,
что ему интереснее с ровесниками-друзьями, которых он там завел.
   Джулия решила погостить у матери. Миссис Лэмберт - "мадам  де  Ламбер",
как упорно называл ее Майкл, - уже много лет жила со своей сестрой,  мадам
Фаллу, на острове Сен-Мало. Каждый год  она  проводила  несколько  дней  в
Лондоне у Джулии, но в этом году не приехала, так как у нее  было  неважно
со здоровьем. Она была уже стара - ей давно перевалило за семьдесят,  -  и
Джулия знала, что она будет счастлива, если дочь приедет  к  ней  надолго.
Кому в Вене нужна английская актриса? Там она будет никто.  А  в  Сен-Мало
она  окажется  важной  персоной,  и  двум   старушкам   доставит   большое
удовольствие хвастаться ею перед  своими  друзьями:  "Ma  fille,  la  plus
grande actrice d'Angleterre"  [моя  дочь,  величайшая  английская  актриса
(франц.)] и прочее.
   Бедняжки так стары, жить им осталось совсем  недолго,  а  влачат  такое
тоскливое, монотонное существование. Конечно, ей будет смертельно  скучно,
но зато какая радость для них! Джулия признавалась себе, что, возможно, на
своем блестящем и триумфальном жизненном пути она  несколько  пренебрегала
матерью. Теперь она все ей возместит. Она приложит все усилия, чтобы  быть
очаровательной. Ее теперешняя  нежность  к  Майклу  и  не  оставляющее  ее
чувство, что она многие годы была к  нему  несправедлива,  переполняли  ее
искренним раскаянием. Она была эгоистка и деспот, но постарается  искупить
свою вину. Ей хотелось принести себя в жертву, и она написала матери,  что
обязательно приедет к ней погостить.
   Джулия сумела самым естественным образом  не  встречаться  с  Томом  до
последнего дня. Заключительное представление пьесы, в которой она  играла,
было за день до отъезда. Поезд отходил вечером. Том пришел  попрощаться  с
ней около шести. В доме, кроме  Майкла,  был  Чарлз  Тэмерли  и  несколько
друзей, так что ей даже на минуту не грозило  остаться  с  Томом  наедине.
Джулии оказалось совсем нетрудно разговаривать с ним самым  непринужденным
тоном. Она боялась, что при взгляде  на  Тома  испытает  жгучую  муку,  но
почувствовала в сердце лишь тупую  боль.  Время  и  место  отъезда  Джулии
хранились в тайне, другими  словами  -  их  представитель,  поддерживающий
связь с прессой, позвонил всего  в  несколько  газет,  и  когда  Джулия  с
Майклом прибыли на вокзал, там было лишь с десяток газетчиков,  среди  них
три фоторепортера.  Джулия  сказала  им  несколько  любезных  слов.  Майкл
добавил к ним еще несколько своих, затем их представитель отвел газетчиков
в сторону и коротко сообщил о дальнейших планах Джулии. Тем  временем  при
свете блиц-вспышек фоторепортеры запечатлевали Джулию и Майкла: идущих  по
перрону под руку, обменивающихся прощальным поцелуем - и  последний  кадр:
Джулия, наполовину высунувшись из окна вагона,  протягивает  руку  Майклу,
который стоит на перроне.
   - Ну и надоела мне вся эта публика, - сказала Джулия. - Никуда  от  них
не спрячешься.
   - Не представляю, как они пронюхали, что ты уезжаешь.
   Небольшая толпа,  собравшаяся  на  платформе,  стояла  на  почтительном
расстоянии. Подошел их пресс-представитель и сказал Майклу, что репортерам
хватит материала на целый столбец. Поезд тронулся.
   Джулия отказалась взять с собой Эви. У нее было чувство,  что  ей  надо
полностью оторваться от старой жизни, если она хочет вновь  обрести  былую
безмятежность. Эви будет не ко двору в этом французском доме. Мадам Фаллу,
тетушка Кэрри, выйдя за француза совсем молоденькой  девушкой,  сейчас,  в
старости, с большей легкостью говорила  по-французски,  чем  по-английски.
Она вдовела уже много лет, ее единственный сын был убит  во  время  войны.
Она жила в высоком узком каменном  доме  на  вершине  холма,  и  когда  вы
переступали его порог, вас охватывал покой прошлого столетия.  За  полвека
здесь ничто не изменилось. Гостиная была  обставлена  гарнитуром  в  стиле
Людовика XV, стоявшим в чехлах,  которые  снимались  раз  в  месяц,  чтобы
почистить шелковую обивку. Хрустальная люстра была обернута  кисеей  -  не
дай бог мухи засидят. Перед камином стоял экран из  искусно  расположенных
между  двумя  стеклами  павлиньих  перьев.  Хотя   комнатой   никогда   не
пользовались, тетушка Кэрри каждый день  собственноручно  вытирала  в  ней
пыль. В столовой стены  были  обшиты  деревянными  панелями,  мебель  тоже
стояла в чехлах.  На  буфете  красовались  серебряная  epergne  [ваза  для
середины  обеденного  стола,  обычно  из  нескольких   отделений,   ярусов
(франц.)], серебряный кофейник, серебряный заварочный чайник и  серебряный
поднос. Тетушка Кэрри и мать  Джулии,  миссис  Лэмберт,  проводили  дни  в
длинной узкой комнате с мебелью в стиле ампир. На стенах в овальных  рамах
висели  писанные  маслом  портреты  тетушки  Кэрри,  ее  покойного   мужа,
родителей ее мужа, и пастель, изображающая их убитого сына ребенком. Здесь
стояли их шкатулки для рукоделия, здесь они читали газеты  -  католическую
"Ла Круа", "Ревю де Де-Монд" и местную ежедневную газету, здесь  играли  в
домино по вечерам, кроме  среды,  когда  к  обеду  приходили  Abbe  [аббат
(франц.)] и  Commandant  La  Garde  [майор  гвардии  (франц.)],  отставной
офицер, здесь же они и ели, но когда  приехала  Джулия,  они  решили,  что
будет удобнее есть в столовой.
   Тетушка Кэрри все еще носила траур по  мужу  и  сыну.  Лишь  в  редкие,
особенно теплые дни она снимала небольшую черную шаль, которую  сама  себе
вывязывала тамбуром. Миссис Лэмберт тоже ходила в черном, но когда к обеду
приходили господин аббат и майор, она накидывала на плечи белую  кружевную
шаль, подаренную ей Джулией. После обеда они вчетвером  играли  в  plafond
[плафон - карточная игра (франц.)] со ставкой  два  су  за  сотню.  Миссис
Лэмберт, много лет прожившая на Джерси и до сих  пор  ездившая  в  Лондон,
знала все  о  большом  свете  и  говорила,  что  теперь  многие  играют  в
бридж-контракт, но майор возражал, что это годится для американцев, его же
вполне удовлетворяет  plafond,  а  аббат  добавлял,  что  он  лично  очень
сожалеет о висте, который совсем  забыли  в  последнее  время.  Ничего  не
поделаешь, люди редко бывают довольны тем, что они имеют, им  подавай  все
новое да новое, и так без конца. Каждое рождество Джулия посылала матери и
тетке дорогие подарки, но они никогда не пускали их в ход. Они с гордостью
показывали  подарки  приятельницам  -  все  эти  чудесные  вещи,   которые
прибывали из Лондона, - а затем заворачивали в папиросную бумагу и прятали
в шкаф. Джулия предложила матери автомобиль, но  та  отказалась.  Они  так
редко и недалеко выходили, что вполне могли проделать  свой  путь  пешком;
шофер станет воровать бензин; если он будет  питаться  вне  дома,  это  их
разорит, если в доме - выведет из душевного равновесия Аннет.  Аннет  была
их кухарка, экономка и горничная. Она прослужила у тетушки Кэрри  тридцать
пять лет. Черную работу делала  ее  племянница  Анжель;  но  та  была  еще
молода, ей не исполнилось и сорока, вряд ли удобно, чтобы в доме все время
находился мужчина.
   Джулию поместили в ту же комнату,  где  она  жила  девочкой,  когда  ее
прислали к тетушке  Кэрри  на  воспитание.  Это  вызвало  в  ней  какое-то
особенно сентиментальное настроение; по правде говоря, несколько минут она
была на грани слез. Но Джулия очень легко  втянулась  в  их  образ  жизни.
Выйдя замуж, тетушка Кэрри  приняла  католическую  веру,  и  когда  миссис
Лэмберт потеряла мужа и навсегда поселилась в Сен-Мало, она  под  влиянием
аббата в надлежащее время сделала  то  же.  Обе  старые  дамы  были  очень
набожны. Каждое утро они ходили к мессе, а  по  воскресениям  -  еще  и  к
торжественной мессе. Но, кроме церкви, они не бывали почти нигде.  Изредка
наносили визит какой-нибудь соседке,  которая  лишилась  одного  из  своих
близких или, наоборот, отмечала помолвку внучки. Они читали одни и  те  же
газеты и один и тот же журнал, без конца что-то шили  с  благотворительной
целью, играли в домино и слушали подаренный им Джулией радиоприемник. Хотя
аббат и майор обедали у них раз в неделю много лет  подряд,  каждую  среду
старушки  приходили  в  страшное  волнение.  Майор,  с  присущей   военным
прямотой,  как  они  полагали,  мог,  не  колеблясь,  сказать,   если   бы
какое-нибудь блюдо пришлось  ему  не  по  вкусу,  и  даже  аббат,  хоть  и
настоящий святой, имел свои  склонности  и  предубеждения.  Например,  ему
очень нравилась камбала, но  он  не  желал  ее  есть,  если  она  не  была
поджарена на сливочном масле, а при тех ценах  на  масло,  которые  стояли
после войны, это сущее разорение. Утром в среду тетушка Кэрри брала  ключи
от винного погреба и собственноручно вынимала бутылку кларета. То,  что  в
ней оставалось после гостей, они с сестрой приканчивали к концу недели.
   Старушки принялись  опекать  Джулию.  Пичкали  ее  ячменным  отваром  и
страшно волновались, как бы ее где-нибудь не продуло.  По  правде  говоря,
значительная часть их жизни была занята тем, что они избегали  сквозняков.
Они заставляли Джулию лежать на диване и заботливо следили за  тем,  чтобы
она прикрывала при этом ноги. Они урезонивали Джулию по поводу ее  одежды.
Эти шелковые чулки такие тонкие, что сквозь них все видно! А что она носит
под платьем? Тетушка Кэрри не удивится, если  узнает,  что  ничего,  кроме
сорочки.
   - Она и сорочки не носит, - сказала миссис Лэмберт.
   - Что же тогда на ней надето?
   - Трусики, - сказала Джулия.
   - И, вероятно, soutien-gorge [бюстгальтер (франц.)].
   - Конечно, нет, - колко возразила Джулия.
   - Значит, племянница, ты совсем голая под платьем?
   - Практически - да.
   - C'est de la folie [ну, это безумие (франц.)], -  воскликнула  тетушка
Кэрри.
   -  C'est  vraiment  pas  raisonnable,  ma  fille   [это   действительно
неразумно, дочь моя (франц.)], - согласилась миссис Лэмберт.
   - И хоть я не ханжа, - добавила тетушка Кэрри, - я должна сказать,  что
это просто неприлично.
   Джулия продемонстрировала им все свои наряды, и в Первую же среду после
ее прибытия начался спор по поводу того, что ей надеть  к  обеду.  Тетушка
Кэрри и миссис Лэмберт чуть не поссорились друг с другом.  Миссис  Лэмберт
считала, что раз Джулия привезла вечерние платья, ей и следует надеть одно
из них, а тетушка Кэрри полагала это вовсе не обязательным.
   - Когда я приезжала к тебе в Джерси и к  обеду  приходили  джентльмены,
мне помнится, ты надевала нарядный капот.
   - О да, это прекрасно бы подошло.
   Обе старые дамы с надеждой посмотрели на Джулию. Она покачала головой.
   - Я скорее надену саван.
   Тетушка Кэрри носила по средам черное  платье  с  высоким  воротничком,
сшитое из тяжелого шелка, и нитку гагата, а  миссис  Лэмберт  -  такое  же
платье, с белой кружевной шалью и стразовым  ожерельем.  Майор,  низенький
крепыш с лицом как печеное  яблоко,  седыми  волосами,  подстриженными  en
brosse  [бобриком  (франц.)],  и  внушительными  усами,   выкрашенными   в
иссиня-черный цвет, был весьма галантен и, хотя ему  давно  перевалило  за
семьдесят, во время обеда пожимал Джулии под столом  ножку,  а  когда  они
выходили из столовой, воспользовался случаем ущипнуть ее за зад.
   "Секс эпил", - пробормотала про себя  Джулия,  с  величественным  видом
следуя за старыми дамами в гостиную.
   Они носились с Джулией не потому,  что  она  была  великая  актриса,  а
потому, что ей нездоровилось и она нуждалась в отдыхе. К  своему  великому
изумлению, Джулия довольно скоро обнаружила, что они не только не гордятся
ее известностью, а, напротив, стесняются.  Куда  там  хвалиться  ею  перед
знакомыми - они даже не звали ее с собой, когда наносили  визиты.  Тетушка
Кэрри привезла из Англии обычай  пить  в  пять  часов  чай  и  твердо  его
придерживалась. Однажды, вскоре после приезда Джулии, они пригласили к чаю
нескольких дам, и за завтраком  миссис  Лэмберт  обратилась  к  Джулии  со
следующими словами:
   -  Дорогая  моя,  у  нас  в  Сен-Мало  есть  несколько  очень   хороших
приятельниц, но, понятно, они все еще смотрят на нас, как на чужаков, хотя
мы прожили здесь уже столько лет, и нам не хотелось бы делать ничего,  что
показалось бы им эксцентричным. Естественно, мы не просим тебя лгать,  но,
если это не будет абсолютно необходимо, тетя Кэрри считает, тебе лучше  не
говорить, что ты - актриса.
   Джулия была поражена, но чувство юмора восторжествовало, и она чуть  не
расхохоталась.
   - Если кто-нибудь из наших приятельниц спросит, кто твой муж,  сказать,
что он занимается коммерцией, не значит погрешить против истины?
   - Ни в коей мере. - Джулия позволила себе улыбнуться.
   - Мы, конечно, знаем, что английские актрисы отличаются от французских,
- добавила тетушка Кэрри от доброго сердца. - Почти у  каждой  французской
актрисы обязательно есть любовник.
   - Боже, боже, - сказала Джулия.
   Лондонская жизнь - со всеми  треволнениями,  триумфами  и  горестями  -
отодвинулась далеко-далеко. Скоро Джулия обнаружила, что  может  с  полной
безмятежностью думать о Томе и своей любви к нему. Она поняла, что  ранено
было больше ее самолюбие, чем сердце. Каждый день в Сен-Мало был похож  на
другой.  Единственное,  что  заставляло   ее   вспоминать   Лондон,   были
прибывающие по понедельникам воскресные газеты. Джулия забирала всю  пачку
и читала их до самого вечера. В этот день у нее было немного  тревожно  на
душе. Она уходила на крепостные валы  и  глядела  на  острова,  усеивающие
залив. Серые облака заставляли ее тосковать по серому небу  Англии.  Но  к
утру вторника она вновь погружалась в покой провинциальной  жизни.  Джулия
много читала: романы, английские и французские, которые покупала в местном
магазине, и своего любимого Верлена. В его стихах была нежная  меланхолия,
которая,  казалось  ей,  подходит  к  этому  серому  бретонскому  городку,
печальным старым каменным  домам  и  тихим,  крутым,  извилистым  улочкам.
Мирные привычки  двух  старых  дам,  рутина  их  бедной  событиями  жизни,
безмятежная болтовня возбуждали в Джулии жалость. Ничего  не  случалось  с
ними за долгие годы, ничего уже не случится до самой их смерти, и как мало
значило их существование! Самое странное, что они вполне им удовлетворены.
Им  была  неведома  злоба,  неведома  зависть.  Они  достигли  свободы  от
общественных уз, которую Джулия ощущала, стоя у рампы и кланяясь  в  ответ
на аплодисменты восторженной публики. Иногда ей казалось, что эта  свобода
- самое драгоценное из всего, чем она обладает. В  ней  она  была  рождена
гордостью, в них - смирением. В обоих случаях она давала  один  неоценимый
результат: независимость духа, только у них она была  более  надежной.  От
Майкла приходили раз в неделю короткие деловые  письма,  где  он  сообщал,
каковы сборы и как он готовится к постановке  следующей  пьесы,  но  Чарлз
Тэмерли писал каждый день.  Он  передавал  Джулии  все  светские  новости,
рассказывал своим очаровательным культурным  языком  о  картинах,  которые
видел, и книгах, которые прочел. Его письма были полны нежных  иносказаний
и шутливой эрудиции. Он  философствовал  без  педантизма.  Он  писал,  что
обожает ее. Это  были  самые  прекрасные  любовные  письма,  какие  Джулия
получала в жизни, и  ради  будущих  поколений  она  решила  их  сохранить.
Возможно, когда-нибудь кто-нибудь их опубликует, и люди  станут  ходить  в
Национальную галерею, чтобы посмотреть на ее  портрет,  тот,  что  написал
Мак-Эвой [Мак-Эвой (1878-1927) -  английский  портретист],  и  со  вздохом
вспоминать о романтической любовной истории, героиней которой была она.
   Чарлз удивительно поддержал ее в первые две недели ее утраты, Джулия не
представляла, что бы она делала без него. Он всегда был к ее услугам.  Его
беседа, унося Джулию совсем в иной мир, успокаивала ей нервы. Душа  Джулии
была замарана грязью, и она отмывалась в чистом источнике его духа.  Какой
покой  снисходил  на  нее,  когда  она  бродила  с  Чарлзом  по  картинным
галереям... У Джулии имелись  все  основания  быть  ему  благодарной.  Она
думала о долгих годах его поклонения. Он ждал ее вот уже двадцать с лишним
лет. Она была не очень-то к нему благосклонна. Обладание ею  дало  бы  ему
такое счастье, а от нее, право, ничего не убудет.  Почему  она  так  долго
отказывала ему? Возможно, потому, что он был беспредельно ей  предан,  его
самозабвенная любовь - так почтительна и робка; возможно,  только  потому,
что ей хотелось сохранить в его уме  тот  идеал,  который  сам  он  создал
столько лет назад. Право, это глупо,  а  она  -  просто  эгоистка.  Джулию
охватил возвышенный восторг при мелькнувшей  у  нее  внезапно  мысли,  что
теперь  наконец  она  сможет  вознаградить  его  за  всю   его   нежность,
бескорыстие и  постоянство.  Джулией  все  еще  владело  вызванное  в  ней
добротой Майкла чувство, что она его недостойна, все еще мучало  раскаяние
за то, что все эти годы она была нетерпима по отношению  к  нему.  Желание
пожертвовать собой, с которым она покидала Англию, по-прежнему горело в ее
груди ярким пламенем. Джулия подумала, что Чарлз - отличный объект для его
осуществления. Она засмеялась, ласково и  участливо,  представив,  как  он
будет поражен, когда поймет ее  намерение;  в  первый  миг  он  просто  не
поверит себе, но потом - какое блаженство, какой экстаз!  Любовь,  которую
он сдерживал столько  лет,  прорвет  все  преграды  и  затопит  ее  мощным
потоком.  Сердце  Джулии  переполнилось  при  мысли  о   его   бесконечной
благодарности. И все же ему будет трудно  поверить,  что  фортуна  наконец
улыбнулась ему; когда все останется  позади  и  она  будет  лежать  в  его
объятиях, она прижмется к нему и нежно шепнет: "Стоило ждать столько лет?"
- "Ты, как Елена, дала мне бессмертье поцелуем" [перефразированная  строка
из "Трагической истории доктора Фауста" К.Марло:  "Елена,  дай  бессмертье
поцелуем"]. Разве неудивительно даровать своему ближнему столько счастья?
   "Я напишу ему перед самым отъездом из Сен-Мало", - решила Джулия.
   Весна перешла в лето, и к концу июля наступило  время  ехать  в  Париж,
надо было позаботиться о своих  туалетах.  Майкл  хотел  открыть  сезон  в
первых числах сентября, и репетиции новой пьесы  должны  были  начаться  в
августе. Джулия взяла пьесу с собой  в  Сен-Мало,  намереваясь  на  досуге
выучить  роль,  но  та  обстановка,  в  которой  она  жила,  сделала   это
невозможным. Времени у нее было предостаточно, но в этом  сером,  суровом,
хотя и уютном городке,  в  постоянном  общении  с  двумя  старыми  дамами,
интересы которых ограничивались приходскими и домашними делами, пьеса, как
ни была хороша, не могла увлечь Джулию.
   "Мне давно пора возвращаться, - сказала она себе. - Что будет, если я в
результате решу, что театр не стоит всего того шума, который  вокруг  него
поднимают?"
   Джулия распрощалась с матерью и тетушкой Кэрри. Они были  очень  к  ней
добры, но она подозревала,  что  они  не  будут  слишком  сожалеть  об  ее
отъезде, который позволит им вернуться к привычной жизни. К  тому  же  они
успокоятся, что им больше не будет грозить эксцентричная выходка,  которую
всегда  можно  ожидать  от  актрисы,  не  надо  будет   больше   опасаться
неблагосклонных комментариев дам Сен-Мало.
   Джулия приехала в Париж днем и, когда ее провели в апартаменты в  отеле
"Ритц", удовлетворенно вздохнула. Какое  удовольствие  опять  окунуться  в
роскошь! Несколько "друзей прислали  ей  цветы.  Джулия  приняла  ванну  и
переоделась. Чарли Деверил, всегда шивший для нее и уже давно  ставший  ее
другом, зашел, чтобы повести ее обедать в "Буа".
   - Я чудесно провела время, - сказала ему  Джулия,  -  и,  конечно,  мой
приезд  доставил  большую  радость  старым  дамам,  но  у  меня  появилось
ощущение, что еще один день - и я умру со скуки.
   Поездка по Елисейским  полям  в  этот  прелестный  вечер  наполнила  ее
восторгом. Как приятно было  вдыхать  запах  бензина!  Автомобили,  такси,
звуки клаксонов, каштаны, уличные огни,  толпа,  снующая  по  тротуарам  и
сидящая за столиками у кафе, - что может быть чудесней? А когда они  вошли
в "Шато де Мадрид", где было так весело, так цивилизованно и  так  дорого,
как приятно было снова увидеть элегантных,  умело  подкрашенных  женщин  и
загорелых мужчин в смокингах.
   - Я чувствую себя, как королева, вернувшаяся из изгнания.
   Джулия провела в Париже несколько счастливых дней, выбирая себе туалеты
и делая первые примерки. Она наслаждалась каждой минутой. Однако она  была
женщина с характером и когда принимала решение, выполняла его. Прежде  чем
уехать в Лондон, она послала Чарлзу коротенькое письмецо. Он был в Гудвуде
и Каузе и должен был задержаться на сутки в Лондоне по пути в Зальцбург.
 
   "Чарлз, милый.
   Как замечательно, что я скоро вас снова увижу. В среду я буду свободна.
Пообедаем вместе. Вы все еще любите меня?
   Ваша Джулия".
 
   Опуская конверт в ящик, она пробормотала: "Bis dat qui cito dat"  ["Кто
скоро даст, тот дважды даст" (лат.) - изречение Сенеки]. Это была  избитая
латинская цитата, которую  всегда  произносил  Майкл,  когда  в  ответ  на
просьбу о пожертвовании на благотворительные цели посылал  с  обратной  же
почтой ровно половину той суммы, которую от него ждали.


Глава 24 далее…